Санкт-Петербург, 2015

"История реставрации скульптуры
Летнего сада в XIX веке"*

Хвостова Галина Александровна
Ведущий научный сотрудник
Государственного Русского музея

Конец XVIII - начало XIX века – время, когда Летний сад переживает коренные изменения. Первоначальная целостность идеи и воплощение «царского парадиза» нарушается. Уходят одна за другой постройки XVIII века, как служебные, так и мелкие хозяйственные, сад с тянущимися ввысь деревьями преображается естественным образом – вместе с изменениями его функционального назначения. Фактически утратив статус царской усадьбы, Летний сад был обречён на превращение в сад публичный. История сада этого периода до сих пор остаётся малоизученной ввиду отсутствия документов хозяйственного и реставрационного характера. Недостаток системных архивных сведений о скульптуре Летнего сада в  XIX веке неоднократно отмечался  исследователями  -  и также - не многими... Как ни странно, мы не найдём в девятнадцатом столетии и специальной литературы, посвящённой Летнему саду, его скульптуре, проблемам, связанным с содержанием мраморной коллекции Петра Великого. Случайные журнальные публикации описательного характера, изобилующие фактическими неточностями, а порой и ложной информацией, скорее иллюстрируют несостоятельность авторов и в расчёт приниматься не могут. Примером, в частности, может служить публикация А. П. Башуцкого, в которой автор безапелляционно, а, главное,  бездоказательно заявляет, что коллекция Летнего сада пополнялась скульптурами, вывезенными А. В. Суворовым из Польши в конце восемнадцатого века.[1] Эта версия была убедительно опровергнута С. О. Андросовым.[2] О ложности данных сведений  упоминается и в  нашей работе, повествующей о паре знаковых произведений из коллекции Летнего сада, а именно, скульптурных бюстах польского короля Яна Собеского и его супруги Марии Казимиры.[3]

В сущности, по-настоящему интерес к изучению скульптуры сада возник только в двадцатом столетии и проявился достаточно поздно, - ближе в его середине. Жанетта Антоновна Мацулевич, первый серьёзный учёный советского времени, уделивший внимание анализу мраморных скульптур, рассказывая в своём труде о Летнем саде, по XIX веку вынуждена приводить материалы историко – бытового характера, почерпнутые из газет и журналов, отдельные цитаты из книг авторов – бытописателей, историков старого Петербурга и лишь изредка  пунктирно касаться проблем реставрационной деятельности в сфере скульптуры в 1830 – ые годы.[4]

В монументальном труде, посвящённому формированию   скульптурной коллекции Петра Великого в начале XVIII века, С. О. Андросов, рассуждая о судьбах скульптур в XIX веке, не ставит перед собой задачу проследить историю каждого произведения, в том числе, из собрания Летнего сада. Более того, он подчёркивает то обстоятельство, что сведения о скульптуре в этот период носят отрывочный фрагментарный характер.[5] Присоединяясь к высказанному положению, мы полагаем,  что события, связанные с судьбами скульптуры Летнего сада, можно попытаться проследить косвенным образом. Немаловажное значение в этом смысле имеет близкое соседство Михайловского замка, который начала строить в 1797 году на месте разобранного III Летнего дворца. Скульптуры, имевшиеся рядом, увозили в Таврический – на тот момент «запасный» - дворец. Почти одновременно, в 1801 году у Павла появилось   опасное для Летнего сада намерение разобрать Грот, на котором и в котором  были собраны лучшие и ценнейшие мраморные скульптуры, и только печальное событие – уход из жизни императора в результате дворцового заговора и вступление на престол Александра I, – остановили это процесс. Александр Павлович повелел остановить разборку Грота, хотя в это же время занимался планомерной ликвидацией художественного убранства Михайловского замка.

В 1802 году во исполнение указа Александра «О  приведении  Таврического дворца в первобытное состояние» из Михайловского замка были вывезены не только камины, печи, паркеты, зеркала, медные приборы дверей и окон, но и скульптуры, находившиеся в помещениях и частично на фасадах замка.[6] Некоторые скульптуры из Грота Летнего сада разделили участь скульптур замка и впоследствии оказались в Таврическом дворце, как, например, скульптурная группа мастерской Лоренцо Бернини «Амур и Психея». Проведя более полувека в помещении, только  в 1863 году она вернётся в сад в условия хранения под открытым небом и окажется так хорошо забытой, что даже скульптор и реставратор Императорского Эрмитажа  впоследствии назовёт её «Венерой и спящим Амуром»! [7]

Таким образом, первая четверть XIX века в Летнем саду пока остаётся малоизученным периодом во многих отношениях. Отсутствие документальных следов на фоне скудных событий говорит о том, что время это проникнуто ожиданием изменения статуса сада, превращением императорского Летнего сада в сад публичный. Вялотекущее существование садового хозяйства заметно оживляется только  после появления в качестве «надзирателя» скульптуры  В. И. Демут– Малиновского. 

Василий Иванович Демут – Малиновский (1779 – 1846), замечательный русский скульптор, профессор Академии Художеств, присоединил к своим многочисленным обязанностям «смотрение» за скульптурами сада.  Начиная с 1819 года, об этом напоминают протоколы Гоф-интендантской конторы, в которых сообщается, что «по рапорту скульптора Демут-Малиновского» регулярно отпускаются деньги на покупку материалов для реставрации скульптур в Летнем саду.[8] По бумагам 1820 года  становится известно, что по соответствующему рапорту отправлены на реставрацию в мастерскую Михайловского замка скульптуры из Грота в Летнем саду. [9] Однако, основным и постоянным делом оставалось обеспечение должного ухода за скульптурными памятниками, находящимися на территории сада, содержание их в чистоте, забота о сохранности и своевременное проведение «починки».  Скульптор, в апреле 1821 года, в рапорте, направленном в Гоф – интендантскую контору, просит «приказать... выслать к нему для чистки фигур и бюстов а Летнем саду путиловцев 4 человека, которые бы безотлучно находились в оном саду для исправления работ».[10]Для содержания скульптуры в чистоте в летнее  время Демут – Малиновскому отпускалось: «...мыла казанского – 10 фунтов, щетины отборной пошивочной для кистей – 1 фунт, для клейки мраморных частей мастики веницейской – 1фунт, угольев сосновых – 2 куля, для формовки моделей алебастру рижского – 10 пудов, пемзы крупной – 5 фунтов, печёры зелёной и ветоши – 15 фунтов.[11]

Краткое упоминание названия мастики, на самом деле, говорит о том, что реставрационные действия в отношении мраморов сада осуществлялись вполне обдуманно и профессионально, в соответствии с теми знаниями и навыками, которыми владел один из самых уважаемых мастеров скульптуры своего времени. Скульптор сделал невероятно много полезного, особенно в деле хранения статуй, скульптурных бюстов и скульптурных групп. Он, как бы продолжая традиции, заложенные в восемнадцатом веке скульптором Цвенгофом, особенную заботу проявил по поводу правильного хранения мраморов в условиях петербургского климата. И, если по инициативе Цвенгофа, скульптуры укрывали на зиму рогожами и циновками, то именно Демут – Малиновский предложил в 1826 году использовать для этой цели деревянные футляры.[12]

Проекты таких футляров были разработаны им специально для Летнего сада и вскоре введены в употребление во всех остальных пригородных садах и парках. Для ухода за многочисленными скульптурами сада их значение трудно переоценить. Работы по укрытию мраморных скульптур превратились в своеобразный, разумно организованный, постоянный ритуал.  В одном из архивных дел, повествующем о ежегодных работах «для содержания строений сада в надлежащей исправности», находим выразительные строки о проведении соответствующих операций. «..На закрытие на зимнее время мраморных фигур и бюстов щитовыми футлярами и окраски оных клеевою краскою и по миновании зимнего времени снять и отвезти на конторский Магазинский двор – количество 94, сумма 188 рублей».[13] Сборные футляры, состоявшие из четырёх, скреплённых между собой стенок, накрытые слегка покатыми крышками, оказались настолько удобными, логичными, практичными, что и в XIX – том, и в XX- ом, и в XXI- м столетии остаются наиболее приемлемой защитой для мраморных памятников.

В 1830 году, после тщательного осмотра статуй и бюстов, хранившихся в Гоф - интендантских магазейнах»,  скульптор организовал их перевозку в сад и затем нашёл нужным «сделать особый реестр всем статуям и бюстам, и прочим, кои находятся ещё в исправлении, вырубить на оных нумера по порядку, а на известных и наименования».[14] Безусловной заслугой Демут – Малиновского  является тот факт, что по его решению и в его бытность на скульптурах были вырублены инвентарные номера. Однако, это удалось сделать не на всех скульптурных памятниках. Кроме того, на ряде произведений можно увидеть номера, которые, по всей вероятности, были выполнены  ранее, одновременно с авторскими подписями, - следовательно, ещё в начале XVIII века.

Крайне любопытными можно считать подробности, раскрывающие будничные сезонные заботы Демут – Малиновского: «... по случаю наступившего весеннего времени... будет надобность в открытии в Летнем саду находящихся мраморных скульптур и бюстов... покорнейше прошу... отпустить на три дни одной подённой лошади  для перевозки  из саду, от фигур и бюстов буток...».[15]

Небольшие газетные заметки в середине века, в которых упоминается Летний сад, а, точнее, его скульптура, повествуют о периодическом пополнении коллекции мраморов. Процесс этот, по-видимому, носил спорадический, случайный характер, по крайней мере, для сторонних наблюдателей. Так, в июле 1854 года  «Санкт-петербургские ведомости» сообщили о новостях в Летнем саду, - появлении нескольких новых статуй, в частности, «Ребёнка с лебедем» скульптора Баумхена. На самом ли деле автором указанной скульптуры был Баумхен, осуществлявший «смотрение» за скульптурами сада ещё в XVIII веке, - судить сложно. Вызывает сомнение и выражение «ребёнок», которое можно отнести на счёт неискушённости пишущей братии. Скорее, это мог быть «путти» или «амур». И, действительно, в одном из документов, речь о котором пойдёт ниже, мы найдём следующее описание этого произведения: «Группа каррарского мрамора, сидящаго Амура и поящаго изо рта лебедя, которого обнялъ левою рукою, с надписью на плинте « D”Agnaе» с повреждениемъ вышиною 17, ½ (вершка).[16]

 В определённой степени источниками информации по истории реставрации скульптуры можно считать описи скульптур сада. Их составление не было регулярным или обязательным. Описи, по большей части, составлялись в связи с планированием или ожиданием каких – либо грядущих дел или перемен в саду, а также ввиду смены лиц, отвечавших за скульптурную коллекцию. В 1830 году Демут – Малиновским составляется фиксационная  опись скульптуры Летнего сада, которая включала в себя 42 статуи ( и группы) и 42 скульптурных бюста. Опись эта, впрочем, отличается чрезмерной свободой в плане произвольного названия скульптурных бюстов, что значительно затрудняет их идентификацию.

Деятельность скульптора в Летнем саду тесно увязывалась с другими делами по дворцовому имуществу. Многочисленные текущие дела и контакты с Высочайше учреждённой Комиссией для возобновления Зимнего Дворца  в части скульптурного его оформления можно легко представить на примере выдержки из Выписки из журнала Гоф – Интендантской конторы 6 мая 1839 года. « Изложение дела. Ректор скульптуры Демут – Малиновский, рапортом, поданным 7 минувшего апреля за № 22-м донёс, что, вследствие предписания Конторы от 8 марта сего года за № 1586 статуи для парадной лестницы Зимнего Дворца, переведены в скульптурную мастерскую: из Таврического Дворца одна, изображающая Владычество и из Летнего сада три, изображающие Могущество, Справедливость и Диану, кои были исправлены в сей мастерской, потом поставлены на места в Зимний Дворец 23 числа того же марта, об издержке же по исправлению и перевозке оных статуй представляя счёт, всего на 140 рублей 95 копеек, а за исключением из них употреблённые из наличию пемзу и песок 6 рублей 25 копеек, а остальные 134 рубля 70 копеек просят выдать для удовлетворения продавцов за материалы и возчиков за перевозку – мастеру Пранову и снабдить его предписанием на записку в приход и расход как денег, так и материалов, причём присовокупил, что на сделание к статуям по приказанию г. главного архитектора Стасова трёх пьедесталов употреблён мрамор из наличного при мастерских, как значится в счёте, всего на сумму 216 рублей 50 копеек; В получении же статуй представил расписку подполковника Барановича. В дополнение сего донесения Ректор Малиновский на сделанный от Канцелярии Конторы вопрос, письменно ответствовал: 17 минувшего апреля, что вместо взятых в Зимний Дворец трёх мраморных статуй из Летнего сада, изображающих Справедливость №1, Могущество №2, и Диану №3, за неимением в готовности других статуй в скульптурной мастерской, можно переставить теми статуями, кои находятся в Летнем саду, полагая употребить находящиеся группы, изображающие Похищение сабинок и стоящие на набережной на концах аллей, постановить на место статуи: Справедливость и Могущество, стоявших при входе в сад; а на место Дианы, взятой из круга, поставить оной статую, изображающую Полдень с аллеи, ведущей к Кофейному Домику и с оной же аллеи взять статуй, изображающих Вечер и Ночь и поставить на место групп на концах аллей к набережной, а места сих статуй заменить большими бюстами из второго круга, ибо  ведущие аллеи к Кофейному Домику по большей части, украшены бюстами…»[17]

Перевозки и перестановки скульптур, вполне естественно, повлекли за собой составление новых описательных документов по их расположению. Очередной  документ, составленный скульптором по указанию Николая I в 1841 году, именовался “реэстром» скульптуры, имеющейся в «магазинах Гоф – интендантского ведомства и имел отчётливую реставрационную направленность. Перечисление скульптур сопровождалось описанием их сохранности  и отметками о возможной  реставрации или же отсутствии такой необходимости. В данном случае речь шла о повреждённых в разное время при различных обстоятельствах скульптурах, изъятых из Летнего сада, которые рассматривались как кандидаты для реставрации и возвращения в сад или передачи в  другое место. Очевидно, Демут – Малиновский предполагал сам заниматься реставрацией мраморов. Однако, окончательное решение по данному вопросу должен был принять государь... [18]

Следующая по времени опись относится к 1859 году. Об этой описи, составленной в 1859 году скульптором  А. Н. Беляевым, включавшей произведения пластики, хранившиеся в  Эрмитаже, Таврическом  дворце, Гатчине, Петергофе, Царском селе и, в том числе, Летнем саду, упоминает С.О. Андросов.[19]

Нам представилась возможность подробно изучить данный документ, а также опубликовать наиболее ценную его часть, касающуюся именно скульптуры Летнего сада.[20] Архивное дело, состоящее из так называемых «Комнатных описей», составленных помощником Начальника Отделения академиком А. Н Беляевым, впечатляет многообразным содержанием. Что касается скульптуры, - здесь и Список скульптур колоннады парадной лестницы Императорского Эрмитажа с размерами, примечаниями, отметками о приобретении, указанием стоимости; и Опись скульптурным предметам, находящимся в Зимнем Дворце на бывшей половине Его Высочества Государя Великого князя Николая Николаевича старшего; и Список 35 мраморных предметов, оставшихся на выбор Государем императором в скульптурной мастерской Эрмитажа, Список скульптурных предметов, назначенных для передачи в разные места, и  многие  другие. [21] Среди них для нас особый интерес представляет  документ, который  состоит из двух тетрадей  и называется «Комнатная опись по - ( дописано от руки)-Летнему саду», Подробное изучение его даёт необычайно ценные  результаты.[22]

Всего в описи с № 1293 по № 1386 поименовано 93 произведения, в том числе  два последние – после 91-й скульптуры – Ваза и памятник Крылову. Любопытно, что в наименованиях скульптур среди «бюстов» встречаются «фигуры» и «группы», но очень скоро составитель записей  переходит на определение «статуя». Размеры скульптур во всех случаях даются в вершках. Описания выразительны по содержанию и ёмкие по форме. Однако, справедливости ради, необходимо заметить, что они выдают разную степень осведомлённости автора по поводу того или иного сюжета. Наименования скульптур даются то по-русски, то латинским шрифтом и заметить логику этого явления невозможно. Тексты написаны в согласии со старинными правилами правописания, с применением «ятей», i (с точкой) и соответствующими окончаниями прилагательных: «онаго», «каррарскаго» (мрамора) и т. п.

Начинается опись со следующей записи: «№1293.  Фигура мужская (Occidens), въ рост, изъ белаго мрамора, представляющая полунагого старика, на голове коего звезда, опоясан перевязкою, съ правой стороны у ногъ луна; очень повреждена и худо реставрирована, вышиною в 45 ½ вершков.»

Завершается документ, как было указано выше, описанием «№ 1385 Вазы в виде урны колоссальной из шведскаго красновато – пёстраго гранита, без ручек съ длинной шейкою и на длинной ножкъ; вышиною 86 вершков» и «№ 1386 Фигурой бронзовой колоссальной баснописца Крылова, сидящаго на гранитной горке и держащаго въ левой руке книгу, в которой правой рукою пишет; въ одежде., вышиною 56, в кв. по плинту 34.»

Отметим трогательное и понятное в случае представления скульптур Летнего сада упоминание об одежде, хотя сложно вообразить противоположный вариант, когда речь идёт о русском баснописце, даже если бы его образ был решен как аллегория... Но самое главное, что и ваза, и памятник И. А. Крылову воспринимаются как неотъемлемые составляющие  скульптурной коллекции сада.  

* * *

Материалы второй папки посвящены пьедесталам скульптур сада.  Вторая папка вполне откровенно является продолжением первой, начинается с листа 19, а завершается листом 32.

Первая запись под номером 524: «Пьедесталъ изъ тёмносераго сибирскаго мрамора без карниза на плинте изъ путиловской плиты, растрескался и очень повреждён, одинъ

вышиною 23 1/2

в квадрате 13 ½

В качестве важного обстоятельства следует подчеркнуть то, что в конце документа, напротив описания последних пяти постаментов в графе «отметки», до тех пор всегда пустовавшей, появляются карандашные записи от руки: « В кладовой Летнего сада (3 раза) и затем: « Там же» (2 раза), обозначающие местонахождение постаментов скульптур. Симптоматично также, что обращается отдельное  внимание на каменные (мраморные и  гранитные) пьедесталы скульптур сада, ранее, судя по всему, воспринимавшиеся при всех ситуациях как нечто сугубо прикладное по отношению к скульптурным памятникам. Правда, и в данной описи мы не найдём привязки пьедесталов к определённым скульптурам. Они не считаются индивидуально закреплёнными за определёнными статуями и скульптурными бюстами, но, тем не менее, понимаются как единый вспомогательный набор. Исключение составляет, разумеется, подробно описанный пьедестал памятника И. А. Крылову (№ 617): «Пьедестал из сердобольского гранита на плинте из финляндского гранита; под фигурою Крылова, кругом его барельефы из античной бронзы с изображением сюжетов из басен Крылова и с одной стороны бронзовые таблетки съ надписью: «Крылову 1855 года».  Вышиною всего пьедестал 6,  а в квадрате  51».

Сравнение материалов изучаемой описи с современным составом скульптур сада  немедленно приносит явные результаты. В эрмитажной описи не значится целый ряд скульптурных произведений, ставших сегодня неотъемлемой  составляющей Летнего сада. Это – скульптурные группы «Сатир и Вакханка», «Амур и Психея»      ; статуи: «Юноша», «Женщина с гирляндой роз»,  «Терпсихора», «Звтерпа»; скульптурный бюст «Двуликий Янус». Дополнительно следует отметить и то обстоятельство, что мы не находим среди указанных в документе памятников скульптурную герму «Вакх», обнаруженную в земле случайно в середине XX века.[23]

Даже  беглое ознакомление с описью позволяет заметить в перечне произведения, которых в настоящее время в коллекции Летнего сада не найти. Так, наблюдаем интереснейшие примеры наличия в саду произведений, не сохранившихся до наших дней,- под № 1339  «Статуя   полунагой женщины, одетой в драпировку, въ которой держит рыбу, голова ея убрана угрями, а ноги в сандалияхъ, с повреждениями...» ; под № 1377 « Группа каррарскаго мрамора, сидящего Амура и поящего изо рта Лебедя, которого обнял левою рукою, с надписью на плинте -  «D Agnae» с повреждением».

Кроме того, выявляется чрезвычайно поучительный список скульптурных бюстов, ныне отсутствующих в Летнем саду. Семь подробно описанных произведений вызывают понятное сожаление об их исчезновении, (пока по неисследованным причинам):

          №1351 Бюст каррарскаго мрамора Вакханки, голова и левая грудь коей покрыта виноградом и дубовыми листьями, также и драпировкою, на ножке белаго мрамора, повреждённый;

          №1353 Бюст каррарского мрамора женский в драпировке и тунике, голова в диадеме и повязочке с надписью «Armonia», на ножке белаго мрамора;

          №1354 Бюст каррарскаго мрамора женский в драпировке, грудь вся открыта, с надписью «Qumana», на ножке белаго мрамора, с повреждениями.

          №1358 Бюст каррарскаго мрамора мужской в шапочке и драпировке с надписью «Примавера», с повреждением, голова приклеена, на ножке сераго мрамора;

          №1359 Бюст каррарскаго мрамора мужской полунагой (в части драпировки с надписью « Anozareto», с повреждением, на ножке белаго мрамора;

          №1361 Бюст каррарскаго мрамора женский в драпировке и ожерелье с надписью «Monima», с повреждением, на ножке белаго мрамора;

          №1362 Бюст каррарскаго мрамора женский в высокой диадеме, в сорочке и драпировке, грудь полуоткрыта, с надписью «Abondanza», на ножке белаго мрамора.

Следует отметить, что точность формулировок и «культура» описания имеет большое значение для «опознания»  перечисляемых в описи, произведений,  не имеющих наименований.  В качестве подобных положительных  примеров можно указать описания двух скульптур: «№1337 Статуя... нагой женщины в поясе и перевязи, играющей на бубнах, голова убрана цветами, в части накинутой драпировки также цветы, с правой стороны на цепи обезьянка, грызущая яблоко, с повреждениями...» и «№ 1338 Статуя... женщины, одетой в драпировку, которую она приподнимает обеими руками, правой рукой облокотилась на дерево, голова ея убрана сеткой, а ноги в сандалиях, с повреждением...» В первой легко узнать «Юность»: во второй – знаменитую «Нимфу», которая давно воспринимается и  произносится как «Нимфа Летнего сада». Обстоятельное описание №1326 Бюста женщины, грудь коей открыта, посреди оной солнце, с заду драпировка, на ножке белаго мрамора, голова приклеена... позволяет, сопоставив также данные о размерах,- узнать  «сегодняшний» ЛС-88 «День» («Аллегория чистоты»).

Тщательное описание памятников, даже при условии изменившегося наименования скульптуры, с чем  можно неоднократно встретиться в процессе изучения любых архивных документов по истории скульптур сада, играет существенную роль для идентификации произведений  и в данном случае.  Отсутствие в первоначальных бумагах восемнадцатого века простейших  «персональных» данных, в особенности, о бюстах, забытые или вольно трактованные названия  «марморовых штук», имели следствием многочисленные двойные и даже тройные наименования скульптур. Именно поэтому  с одобрением воспринимается  определённость в описании:

«№1323 Бюст Плутона, в зубчатой короне, нагой, с частью драпировки на ножке белаго мрамора»,  который «превратился» сегодня в № ЛС-34 «Приам», ранее воспринимавшийся как «Старик в короне» и  «Мидас» ( согласно данным Инвентарной книги).

 «№1325. Бюст Армиды, левая грудь открыта и в латах, на ножке белаго мрамора», - благодаря редким внешним признакам героини, сопоставлению размеров, невзирая на отсутствие в настоящее время. мраморной ножки, легко идентифицируется как № ЛС – 4 «Амазонка».

Более всего обрадовали в описи «встречи» с известными и хорошо знакомыми мраморными персонажами по современной экспозиции. Вот каковы  записи о парных скульптурных бюстах Яна Собеского и Марии Казимиры:  «№1348 Бюст каррарского мрамора колоссальный, короля Польскаго въ чешуйчатых латахъ и меховой мантии, на ножке белаго мрамора;   Вышиною 25» и «№ 1349 Бюст каррарскаго мрамора колоссальный польской королевы, въ сорочке с бахромою и в меховой мантии, на груди цепь; на ножке белаго мрамора; вышиною 26 ½.» Сегодня эти произведения, ЛС-50 и ЛС-51 соответственно, выполненные неизвестным автором в конце семнадцатого века, имеющие, тем не менее, интересную историю,  переплетённую легендами, являются знаковыми скульптурами в экспозиции Летнего сада.[24]

Также приятной, но лишь отчасти, является «встреча» на странице 10 с замечательным произведением Пьетро Баратта - скульптурным бюстом «Вакх» - по той причине, что указанная в исследуемой описи парная «Вакханка»,- нам не знакома. Записи выглядят так:

 «№ 1350 Бюст каррарскаго мрамора Бахуса, въ драпировке, голоав и грудь коего украшены фруктами и дубовыми листьями, на ножке сероватого мрамора, повреждённый,    Вышиною 21»

И

«№1351 Бюст каррарскаго мрамора Вакханки, голова и левая грудь покрыта виноградом и дубовыми листьями, также и драпировкою, на ножке белаго мрамора, повреждённый:   вышиною 21».

В начале нашей работы над описью, не имеющей датировки, по многим признакам возникало предположение, что она составлялась до 1863 года и являлась подготовительным, локальным, ограниченным тематикой Летнего сада, материалом.  Затем, по ходу работы выявилась и итоговая  «чистовая»  сквозная Опись в  двух томах с номера 1 по номер 1849.[25]

Знакомство с указанной описью скульптуры Летнего сада, безусловно, имеет важное значение и в теоретическом, и в практическом отношении. Время составления описи – 1859 год – является весьма интересным для истории формирования экспозиции скульптуры и облика Летнего сада в целом. Вспомним о том, что в это время Летнему саду уделялось много внимания в связи с сооружением в 1855 году памятника И. А. Крылову и перестановками некоторых скульптур. [26]

Попутно  отметим, что анализ состояния  сохранности скульптур был необходим в русле реставрационных задач. Не случайно в списке произведений встречаются замечания: «худо реставрирована»... Таким образом, в окончательном виде Опись А. Н. Беляева предполагала обзор скульптурной коллекции сада по многим параметрам.

Наконец, нумерация Описи демонстрирует статус коллекции как составной части единого художественного комплекса царского имущества, находящегося в управлении Дворцового ведомства, а, значит, заботы о пополнении, реставрации, содержании скульптуры решались на высоком  уровне. Опись наглядно демонстрирует как прошлые, так и грядущие в скором будущем (60-х годах XIX века) изменения в составе коллекции, когда ряд скульптурных произведений перевезли в Летний сад из Таврического Дворца. Сегодня, зная об этих переменах, можно лучше понять и мотивы составления Описи. Готовилось пополнение коллекции Летнего сада.

Доказательством  служат два документа. Первый, который называется: «Опись предметам, находящимся в Таврическом Дворце»., имеет надпись : « Смотритель Таврического Дворца П. Янов….( окончание фамилии написано неразборчиво) принял сполна а июле 1859 года». Перечень принятого начинается «комнатной описью по передней Таврического Дворца»; далее следуют описи по различным помещениям: по Круглому залу, по Большой галерее, - вот здесь, под № 1087, значится « Группа мраморная присевшей Психеи и спящего Амура, ложе коего украшено покрывалом из жёлтого восточного мрамора, Психея держит в правой руке драпировку».  Напротив карандашом помечено: «въ Летний сад» и ниже, тоже карандашом : «такъ». Затем, двигаясь по Описи дальше,  до «Комнатной описи по (!) садику Таврического Дворца», находим ещё три скульптуры Летнего сада: под № 1162: «Статуя мраморная Терпсихоры, играющей на инструменте, полунагая, в повреждением»; под № 1163  «Статуя мраморная Эвтерпы, держащая в правой руке рожок, а левою поддерживает драпировку, с повреждением»; под № 1171 «Группа мраморная сидящей Наяды и Сатира». Напротив всех трёх произведений сделаны аналогичные карандашные пометки: «въ Летний садъ» и «такъ». Суммируя наблюдения, можно вообразить проверочный проход по помещениям Таврического Дворца того, кто принимает предметы убранства , а также его спутника, подпись которого также имеется в конце – это знакомый нам Беляев. Оба участника уже осведомлены, какие именно скульптуры отправятся в Летний сад.[27] 

 Документ второй,- «Опись статуям, бюстам и другим скульптурным произведениям, состоящим в заведовании II  Отделения Императорского Эрмитажа том II съ № 837 по 1849»,- интересен тем, что состоит из семи граф. В них -  наименования «порядковых номеров», «время поступления вещей» и «по каким предписаниям», «названия вещей», «количество, вес и мера»,  «где находятся», «последовавшие перемены в наружности вещей», «время исключения и по каким предписаниям». Здесь среди списка произведений, по «состоянию налицо в 1859 году» находившихся в  различных (точно указано!) помещениях Таврического Дворца, видим скульптуры «родом» из Летнего сада с пометками о том, что они – уже  в Летнем саду. Кроме фигурировавших в прошлом документе «Амура и Психеи», «Терпсихоры», «Эвтерпы». «Сатира и Наяды», появляются: « Статуя мраморная, представляющая Аполлона, в драпировке, с большим повреждением колчана, лиры и левой руки недостаёт, вышиною 40», стоявшая на террасе у… мастерской Таврического Дворца:» и   «Статуя мраморная , изображающая Флору в драпировке, полунагая, с повреждением, вышиною 45».(Имеется ввиду, конечно, «Диана», судя по размеру и близкому соседству с «Аполлоном», её наименование в очередной раз перепутано! – Г. Х.). Обе они, как следует из примечаний, также находятся в Летнем саду. Список пестрит и другими заметками – примечаниями. Напротив названий других скульптур имеются указания  на то, что какие-то из них должны отправиться в Царское село, какие – то - в Эрмитажную кладовую… [28]  Документ не имеет даты, но по смыслу понятно, что его содержание фиксирует местоположение скульптур после 1859 года. Таким образом, благодаря изучению описанных бумаг, мы получаем  конкретную информацию о перемещении скульптур из Таврического Дворца в Летний сад. Учитывая дату ухода из жизни Беляева – 1863 год, можно предположить, что скульптуры вернулись в сад до этого события.

Обновлённый Летний сад середины девятнадцатого века,  получая много внимания со стороны царствующей фамилии, превратился в модное место прогулок изысканной петербургской публики и, действительно, приобрёл черты особого сценического пространства для экспонирования мраморной скульптуры. Соответственно, и планка требований к облику сада, правилам поведения посетителей была достаточно высока. Не случайно в царствование Николая I неукоснительно соблюдался строгий запрет на «курение табака» в Летнем саду. [29]

Во многих мемуарах современников встречаются любопытные подробности и характерные детали Летнего сад середины девятнадцатого столетия. Так, А. О. Смирнова - Россет  упоминает о Летнем саде как о месте, которое было запросто посещаемо  членами царской фамилии и одновременно бывало ареной  знаменательных встреч. Один такой эпизод, подлинность которого сложно проверить, в передаче Александры Осиповны звучит так: Пушкин был на седьмом небе, что случайно утром встретил государя в Летнем саду. Он шёл вдоль Фонтанки между Петровским дворцом и Цепным мостом. Увидев Пушкина, государь подозвал его и сказал: «Поговорим!» В саду никого не было. В разговоре его величество сказал ему: « Ты знаешь, что я всегда гуляю рано утром, здесь ты меня часто будешь встречать,- но это между нами». Пушкин понял и после этого встречал государя несколько раз ( всё случайно)». [30]

Между прочим, в саду, при Николае Павловиче, как отмечает П. Н. Столпянский, была устроена аллея для верховой езды, в чём особенно усердствовали дамы, так как верховой ездой как средством против полноты, как было известно, пользовалась английская королева.[31]

Интересные и в какой – то степени поучительные впечатления от Летнего сада 1859 года имеются в воспоминаниях О. Бисмарка: «В первые весенние дни принадлежавшее ко двору общество гуляло по Летнему саду, между павловским дворцом и Невой. Императору бросилось в глаза, что посреди одной из лужаек стоит часовой. На вопрос, почему он тут стоит, солдат мог ответить лишь, что « так приказано»; император поручил своему адъютанту осведомиться на гауптвахте, но и там не могли дать другого ответа, кроме того, что в этот караул зимой и летом отряжают часового, а по чьему первоначальному приказу – установить нельзя. Тема эта стала при  дворе злободневной, и разговоры о ней дошли до слуг. Среди них оказался старик – лакей, состоявший уже на пенсии, который сообщил, что его отец, проходя с ним как – то по Летнему саду мимо караульного, сказал:  «А часовой всё стоит и караулит цветок. Императрица Екатерина увидела  как – то на этом месте гораздо раньше, чем обычно, первый подснежник и приказала следить, чтобы его не сорвали». Исполняя приказ, тут поставили часового, и с тех пор он стоит из года в год. Подобные факты вызывают у нас порицание и насмешку, но в них находят своё выражение примитивная мощь, устойчивость и постоянство, на которых зиждется сила того, что составляет сущность России в противоположность остальной Европе. Невольно вспоминаешь в этой связи часовых, которых в Петербурге во время наводнения 1825 года и на Шипке в 1877 году не были сняты, и одни утонули, а другие замёрзли на своём посту.[32]

Такого рода «светские» нюансы являлись чисто внешними деталями существования сада. На самом же деле Летний сад, естественно, всегда оставался сложным хлопотным хозяйством, требовавшим постоянной всесторонней заботы и внимания.  Во второй половине девятнадцатого века, согласно опубликованным данным Архива Эрмитажа, при Эрмитаже работала скульптурная мастерская, которой по традиции руководил помощник начальника Второго отделения по скульптурной части. С 1847 года по 1856 год, это был академик скульптуры А. И. Теребенев (1815 – 1859), реставрировавший, между прочим, и скульптуры Летнего сада. После Теребенева, в 1856 году должность занял академик скульптуры  А. К. Беляев (1816-1863). После кончины Беляева  руководство скульптурной мастерской принял  художник-скульптор И. В. Кузнецов (1831-1916).                                          

К этому периоду относятся перестановки некоторых скульптур, о чём  имеются косвенные данные. Так, в связи с работами по установке в саду памятника И.А. Крылову возникает необходимость перестановки статуй Дианы и Аполлона на другое место. По этому поводу следует долгая, несколько запутанная ведомственная переписка, в ходе которой Диану даже  «ошибочно именуют Флорой, пока не уточнил скульптор Теребенев...»[33] В специальной литературе до сих не освещались подробности его деятельности в вопросах реставрационного ухода за мраморными  скульптурами Летнего сада. Обнаруженные нами соответствующие архивные документы позволяют пролить свет на эту отдельную историю, которая хронологически приходится  на 1851-1852 годы. В документах 1851 года можно встретить  сведения  о реставрации «художником  Теребеневым» скульптурных произведений в Летнем саду и о выдаче для сада «дополнительных статуй из кладовых».[34]  

Самым информативным можно считать дело «Об осмотре и исправлении г-ном Теребеневым въ Летнем саду скульптурных произведений», которое начинается с обращения от 13 октября 1851 года за № 6996 Придворной конторы Министерства императорского Двора во Второе отделение Императорского Эрмитажа конкретно к его начальнику Ф. А. Бруни. В обращении указывается, что «Его сиятельство Гофмаршал граф Андрей Петрович Шувалов во время осмотра зданий, поступивших в ведение Придворной конторы, изволил отдать, между прочим,  следующие приказания:   1. Чтобы академик Теребенев осмотрел в Летнем саду скульптурные произведения и что нужно, поправил; сверх того для украшения сада взял бы скульптурные произведения из имеющихся в наличности в Конторских магазейнах, в саду Дачи, бывшей Головина, и других местах, но с тем, чтобы оные были в том штиле, как стоят в Летнем саду».  Во втором пункте значились мероприятия, относившиеся к скульптурам, которые могли пригодиться для Летнего сада и находились в Таврическом дворце. Некоторые из них, в своё время, после разборки Грота  в Летнем саду, были вывезены оттуда в Таврический Дворец. Теперь наступало время возможного возвращения в сад. Их  предписывалось поставить на кронштейны и, прибавив недостающие скульптуры из других мест, непременно прежде показать Его Сиятельству. При этом Придворная контора просит Бруни поручить Академику Теребеневу составить реэстр выбранным фигурам для Летнего сада и план с названием мест, где и какие для тех фигур предполагаются постаменты...

Неспешность прохождения дел  показательно демонстрирует следующий документ, появившийся месяц спустя, 15 ноября 1851 года за подписью Бруни. Он поручал Теребеневу составить «реестр выбранным фигурам для Летнего сада» и план расположения скульптур. Но... было поздно. Глубокая осень, а, судя по рапорту скульптора, даже ранняя зима, помешали выполнению распоряжения: «...имею честь донести,- пишет скульптор,- что не находя возможности по наступившему зимнему  времени произвести осмотр в Летнем саду скульптурным произведениям, которые в настоящее время закрыты досчатыми чехлами и произвести оным какие-либо исправления, я полагал бы нужным исполнение поручения, на меня возложенного по сему предмету, отложить до весны будущего года, в продолжение которой надеюсь привести всё в должный порядок, что будет относиться к размещению и исправлению скульптурных произведений в Летнем саду». [35]

Весна наступила и в  рапорте Теребенева  Бруни, датированном 24 мая 1852 года доложено: «...Об осмотре в Летнем саду скульптурных произведений, исправлении оных и о приёме новых из имеющихся в наличности в конторских магазейнах для украшения помянутого сада, мною сделано надлежащее распоряжение и донесено Придворной конторе  Его Величества, о чём имею уведомить ваше превосходительство. [36]

О скульптурах, находившихся в Таврическом Дворце, отобранным для передачи в Летний сад, узнаём из другого архивного дела. Это – стоявшая в Большой Галерее «Группа мраморная присевшей Психеи и спящего Амура, ложе коего украшено покрывалом из жёлтого восточного мрамора, Психея держит в правой руке драпировку» и три скульптуры из «садика Таврического Дворца: «Статуя мраморная Терпсихоры, играющей на инструменте, полунагая, с повреждением», «Статуя мраморная Эвтерпы, держащая в правой руке рожок, а левою придерживает драпировку, с повреждением», «Группа мраморная сидящей Наяды и Сатира».[37] 

Кроме того, в «Описи статуям, бюстам и другим скульптурным произведениям, состоящим в заведывании Второго отделения Императорского Эрмитажа» сообщается о стоявших на террасе у Садовой мастерской Таврического Дворца двух скульптурах. Это – «Статуя мраморная, представляющая Аполлона, в драпировке, полунагого, с большим повреждением колчана, лиры и левой руки недостаёт вышиною 40» (имеется ввиду вершков,- прим. Г. Х.) и «Статуя мраморная изображающая Флору в драпировке, полунагая, с повреждением вышиною 45». Судя по характеру описания и приведённым размерам, имеются ввиду статуя «Диана» (вновь перепутанная с «Флорой») и статуя «Аполлон». На полях документа помечено, что обе скульптуры, «состоявшие налицо» в 1859 году, уже находятся в Летнем саду. [38] Сложившаяся система ухода за скульптурами продолжала функционировать независимо от смены «надзирающих» скульпторов.  Сменивший Теребенева  в 1855 году реставратор Эрмитажа скульптор А. Н. Беляев, занимал должность помощника начальника отделения до 1863 года. При составлении в 1857 году  пространного «Счёта на покупку необходимо  требуемых инструментов и материалов для скульптурных предметов», Беляев обнаруживает исключительную профессиональную осведомлённость в вопросах реставрационного дела в отношении скульптур из мрамора. [39]Обязанности  его  были разнообразны и далеко не ограничивались только Летним садом. Известно, что им реставрировались мраморные статуи для оформления Бельведера в Петергофе, а в 1859 году именно Беляеву доверили снять руки со статуи Венеры Таврической, неудачно восполненные в Риме.[40] В 1857 году по распоряжению Ф.А. Бруни  Беляев осматривает скульптуры в комнатах Таврического Дворца и покрывает их драпировками.[41] 

Согласно архивным сведениям, далеко не всегда скульптурами сада в последней четверти XIX века занимались известные скульпторы. А. Н. Беляев, будучи задействованным во многих мероприятиях,  и, как отмечалось,  в длительных трудах по составлению документации чисто музейного свойства, повидимому, не имел возможности собственноручно  вести реставрационные работы в Летнему саду. При этом следует заметить, что Беляев характеризовался собратьями – скульпторами как «…трудолюбивый и необыкновенно находчивый в искусстве формовки»,  мастерству которого «подивились бы и средневековые итальянские скульпторы…»[42]  Мы можем лишь надеяться на то, что его замечательные способности в какой – то момент всё же  пришлись кстати и принесли пользу мраморам сада. Прямых документальных подтверждений данному предположению  пока не обнаружено. После его кончины  в 1863 году, вполне вероятно, вынужденно сформировался упрощённый взгляд на проблемы мраморной скульптуры сада. Во всяком случае, в том самом 1863 году действовал контракт, по которому «мраморные фигуры, состоящие в Летнем саду, при открытии и закрытии на зиму... были исправляемы и чищены скульптурным мастером Балушкиным».[43]

 Г. А. Балушкин, каменотёс, в прошлом числился одним из многочисленных, (их было более сотни) помощников – мастеровых, набранных  Теребеневым для работ по вырубке из гранита по его моделям фигур атлантов Нового Эрмитажа. Скульптор более года обучал их, о чём  впоследствии вспоминал Балушкин: «Я знаю его жизнь с 1 октября 1844 года, в это время я поступил к нему работником при сооружении Императорского Эрмитажа. Для рабочих своих А. И. Теребенев нанимал целый флигель и пёкся об нас – как мать и отец о своих детях…» [44] Имя Балушкина возникало в биографии Теребенева и в связи с тем, что после

« потрясений, тяжких испытаний, горя и бедности», а затем печальной кончины 31 июля 1859 года скульптор  был похоронен на Волковом кладбище именно за счёт «его прежнего мастерового Г. А. Балушкина.[45]

Судя по всему, мастеровой Балушкин оказался не только способным  и благодарным учеником, но и успешным работником, зарекомендовавшим себя настолько положительно, что, оставаясь при Эрмитаже, был допущен к работам с мраморами Летнего сада. Однако, обстоятельства менялись. Разумеется, для ухода за  мраморами сада предпочтительнее было обращаться к профессионалам – скульпторам. Поскольку сроки контракта с Балушкиным заканчивались, Придворная контора сделала запрос в Министерство Императорского Двора, «...могут ли помянутые фигуры и бюсты быть исправляемы и чищены чрез мастеровых, состоящих при Эрмитаже, или же необходимо вновь иметь для сего особого подрядчика». [46]

В дальнейшем было принято решение назначать для работ по Летнему саду специалистов более высокого уровня. В документах появляются следующие строки: что касается «исправления и чищения скульптур, находящихся в Летнем саду»..., эту работу «согласен принять на себя состоящий при 2-м Отделении Эрмитажа художник Кузнецов на тех условиях, какие назначены будут Придворною конторою» [47]

Имя «художника» Кузнецова, появившееся в бумагах, касающихся скульптурного отделения Эрмитажа, неизвестно искусствоведческой науке и ранее не встречалось в материалах по истории Летнего сада.  В связи с этим нами было обращено особое внимание на сведения об этом человеке. Вероятно, скульптор Кузнецов, который в 1863 году волею обстоятельств занял должность скульптора Беляева после кончины последнего, имел больше возможностей непосредственно трудиться в саду, реставрируя скульптуру. (Как помним, у Беляева много усилий и времени занимала работа по составлению общей пространной описи скульптур по Дворцовому ведомству.) В счёте, представленном Кузнецовым за 1866 год, значатся «исправленные и вычищенные» им скульптурные предметы: 114 бюстов, статуй, ваз и пьедесталов.[48] В бумагах 1866 года имеются и более конкретные  сведения по поводу работы Кузнецова в Летнем саду. Директор Императорского Эрмитажа Гедеонов, обращаясь к Заведующему Императорским Зимним Дворцом Инженер – Генералу майору Кубе, пишет: «Вследствие словесного приказания Его сиятельства Г. Обер Гофмаршала имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о допущении скульптора г. Кузнецова к перемещению мраморной статуи Кановы из Летнего сада в Императорский Эрмитаж».[49]

Следует признаться, что нам неизвестно о пребывании «статуи Кановы» в Летнем саду. Поскольку в письме она фигурирует без имени, то и не представляется возможным предположить, автор какой именно скульптуры был перепутан.

Однако, не приходится считать, что Кузнецов занимался исключительно скульптурами Летнего сада. Обязанности его были достаточно разнообразны. Выясняется, например, что «канцелярия Императорского Эрмитажа, по встретившейся надобности, имеет честь покорнейше просить Кабинет Его Величества сделать распоряжение о допущении художника – скульптора Кузнецова к извлечению необходимых сведений из дел Кабинета по приобретению скульптурных предметов» [50]  Определенный материал для размышлений появился после того, как в сфере изучения оказался любопытнейший документ под названием «Формулярный список о службе скульптора Императорского Эрмитажа свободного художника титулярного советника Ивана Кузнецова», позволивший «вывести» на арену истории «новое лицо».[51]          Несмотря на то, что подробностей о работах в Летнем саду мы не нашли, ценность Формулярного  списка в плане выяснения  жизненного пути  Кузнецова трудно переоценить. Четырнадцать граф списка организованы таким образом, чтобы можно было осветить все аспекты личности человека, отвечавшего на поставленные в графах вопросы. Интересная деталь:  ответы на вопросы датированы  1869 годом и (через 10 лет), - 1879 годом. Сравнивая ответы, можно проследить изменения, происшедшие в жизни скульптора  за указанное время. ( Заметим, что наименования граф по - своему уникальны и воспринимаются как произведения канцелярско-бюрократического искусства).

В первой графе, озаглавленной «Чин, имя-отчество, должность, лета от роду, образование, знаки отличия и получаемое содержание», - ответы соответственно  звучат так: « Не имею. Свободный художник. Иван Власов Кузнецов. Скульптор Императорского Эрмитажа. 37 лет. Вероисповедания православного. Получаю в год жалованья 600 рублей, столовыми 400 рублей». Через 10 лет в той же графе к прежним ответам прибавляются новые данные: «… Титулярный советник…47 лет…»

Графа вторая - «Из какого звания происходит».- естественно, имеет один постоянный ответ – « Из податного сословия». Следующие графы – третья, четвёртая, пятая, шестая - имеют целью выяснение материальных моментов: «есть ли имение, у него самого, (родовое, благоприобретённое), у его жены буде женат (родовое, благоприобретённое)…» Здесь всё просто – ответ «нет». За десять  лет Кузнецов не сделал крупных  приобретений, однако, теперь, в 1879 году, имеет собственную квартиру.

Пространное наименование следующей, седьмой графы, воспринимается как шедевр в своём роде: « Где получил воспитание и окончил ли полный курс наук, какими чинами, в каких должностях и где проходил оную, не было ли каких особенных по службе деяний или отличий, не было ли особенно чинов, чем гражданских и в какое время; сверх того, если находился под судом или следствием, был оправдан и признан невинным: то, когда и за что  именно был предан суду и чем дело кончено? Ответ на поставленные вопросы оказывается столь же подробным, а именно: « Во внимание к хорошим познаниям в скульптурном художестве, за которое награждён был серебряною медалью 2-го достоинства Академическим Советом в 27 день августа 1863 года удостоен звания свободного художника, в котором и утвержден общим собранием Академии 1 сентября 1863 года, с правом пользоваться с потомством его вечною и совершенною свободою и вольностью и вступить в службу, в какую сам пожелает. В приведённом тексте более всего впечатляют почти поэтичеки звучащие  слова «вечная и совершенная свобода и вольность». Если же вспомнить абсолютно прозаический ярлык «из податного сословия»,- их значение для нашего героя невозможно переоценить. Примеряя даты, можно предположить, что он попал на учёбу в Академии Художеств ранее  знаменательного 1861 года… Весьма любопытно было бы узнать, где жил и чем занимался Кузнецов до тридцати лет, каким образом оказался в рядах академических учеников? Однако, о начальном периоде его жизни, документы, к сожалению, молчат.

Далее в седьмой графе следуют записи о назначениях, повышениях, наградах. «Высочайшим приказом по Министерству Императорского Двора от 10 февраля 1864 года за № 5, в службу определён скульптором к Императорскому Эрмитажу тысяча восемьсот шестьдесят четвёртого года января девятого дня. В награду отлично усердной службы Всемилостивейшее пожалован подарком из Кабинета Его Величества в 150 руб»; через 6 лет: « Указом Правительствующего Сената по Департаменту Герольдии от 19 марта 1970 года за №4681, произведён за выслугу лет в Коллежские Регистраторы со старшинством»;  « …от 3мая 1871 года за№ 1584, награждён за выслугу лет в Губернские секретари со старшинством…»;   «…10 марта 1877года за3908 произведён в титулярные советники со старшинством».

Наконец, неоднократно « в награду отлично усердной службы Всемилостивейшее награждён из Кабинета Его Величества подарком в 200 рублей». В этих строчках умещается вся карьера старательного и преданного своему делу человека, а также солидный отрезок его малоизвестной нам жизни. Но, кое – что всё же прочитывается в Формулярном списке.

Следующие графы восьмая  и  девятая  предлагают указать годы, месяцы и числа относительно данных седьмой графы, и имеют соответствующие  краткие записи.

Продолжая своеобразное смысловое путешествие по структуре опросного документа позапрошлого века, не перестаём удивляться литературному изяществу формулировок. Графа десятая: «Был ли в походах против неприятеля, и в каких сражениях, и когда именно?» - «Не был».

Формулярный список не унимается и продолжает графой одиннадцатой: « Был ли в штрафах, под следствием и судом, когда и за что именно предан и чем дело кончено?» - «Не был».

Коль скоро не удалось выявить громких случаев в жизни ( хочется сказать «испытуемого»), двенадцатая графа пытается обнаружить дисциплинарные слабости персоны: «Был ли в отпусках и насколько именно времени, являлся ли в срок и, если просрочил, то когда именно явился и была ли причина просрочки признана уважительною?» В данном случае, похоже, обрисован возможный сюжет подозреваемого события в прошлом периоде жизни, который скрыть – ни-ни! Но и здесь последовал всё тот же  краткий ответ: «Не был». Возможно ли это, что в жизни тридцативосьмилетнего человека никогда не было отпуска? Значит, - да.

Тринадцатая  графа - «интересуется», «был ли в отставке, с награждением чинов или без онаго, когда и с которого по какое именно время?» Ответ тот же – «Не был».

Четырнадцатая, завершающая графа содержит сведения о личной жизни и предлагает следующие вопросы: «Холост или женат, имеет детей, кого именно, год, месяц и число рождения детей, где они находятся и какого вероисповедания?» В этом месте можно сделать временное отступление от рассмотрения формулярного списка и обратиться к отдельному, попавшему в поле нашего зрения документу. Относительно женитьбы Кузнецова имеются любопытные сведения – собственноручное его письмо от 21 марта 1863 года, адресованное «Его Превосходительству Ф.А. Бруни. Оно написано очень хорошим, красивым почерком, хотя на вполне простой бумаге, на листе, сложенном вдвое. О чём же пишет художник Кузнецов?  «Имея намерение вступить в первый законный брак с племянницей покойного академика Беляева, дочерью титулярного советника девицею Анастасиею Драгунскою, проживающею в настоящее время в Москве, где предназначено бракосочетание наше на фоминой неделе после наступающей святой пасхи, осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Превосходительство разрешении уволить меня для означенной необходимости в Москву на две недели». [52] Вот он, тот редкий случай «… увольнения в отпуск в Москву на две недели состоящего … по найму художника по скульптурной части Кузнецова по случаю вступления его в  законный брак…» [53]

Вернёмся к  четырнадцатой графе; «Женат на Анастасии Карповой, имеет сыновей: Власса, родившегося 1874 года апреля 20 и Иоанна 1867 июня 14 дня. Однако, ниже, в 1879 году повторная запись о детях иная – «сын – один и дочь Мария, родившаяся 1869 года июля 1, находятся при нём жена и дети, вероисповедания»  православного»[54].

Вспомним, что дядя жены, художник Беляев,- его сослуживец и предшественник по должности, близкий коллега, также работавший по скульптурной части.  Эти факты  таят много того, что нам не дано узнать.

И, наконец, самая последняя краткая и таинственная запись в Формулярном списке, внизу, почему-то карандашом: «Согласно прошения, по домашним обстоятельствам уволен от службы – 1879 года августа 31дня.» Кузнецов дожил до вполне почтенного возраста – 85 лет.  Вспомним, что до его кончины в 1916 году пенсию ему переводили в город Темников.

В архивных делах обнаружилось собственноручное Прошение Кузнецова от октября 1879 года: «Домашние обстоятельства вынуждают меня оставить службу при Эрмитаже, почему имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство,- обращается он к директору Императорского Эрмитажа,- об увольнении меня в отставку и о назначении следующей мне [55]по закону, за выслугой лет пенсии с производством оной в Тамбовской губернии в город Темников».[56]

Любопытно, что тут же последовало написанное 8 октября 1879 года Прошение академика скульптуры Матвея Чижова Его Превосходительству г-ну директору Императорского Эрмитажа: «В виду открывающейся ныне вакансии... имею четь почтительнейше просить Ваше превосходительство об определении меня на сию должность с положенным по штату содержанием и с назначением казённой квартиры, занимаемой ныне художником скульптором Кузнецовым. При сем имею честь представить Свидетельство Императорской Академии Художеств от Ноября 12 дня 1875 года... на пожалованную мне степень академика сей Академии».[57]

Чижов оставался руководителем скульптурной мастерской Эрмитажа вплоть до 1916 года. Кроме того, он много времени уделял преподаванию технического рисования  в Училище  барона Штиглица, а также творческой работе. На чисто реставрационную деятельность Чижов особенно не отвлекался.  По мнению М. Н. Лебель, он только руководил мастерской, а практической работой занимались другие люди – мастера и подмастерья, имена которых не всегда  известны. Можно предположить, что их загруженность по части реставрации эрмитажных предметов не оставляла времени на работы в Летнем саду. Многие обстоятельства, в том числе, и практика использования «мастеровых», и всё же относительно редко проводимые реставрационные работы, затрагивавшие лишь избранные  произведения,  ухудшение и загрязнение городской воздушной среды, - всё это, в конечном счёте, способствовало ухудшению состояния сохранности всех скульптур Летнего сада.

В 80-е годы XIX века возникла настоятельная необходимость серьёзной реставрации скульптур. В связи с этим последовал анализ всей скульптурной коллекции Летнего сада, что относительно  подробно отражено в архивных документах. В докладе министру Императорского Двора о реставрации статуй в Летнем саду от 22 августа 1887 года нами обнаружена опись, составленная  поручиком Дробатукиным и скульптором М. А. Чижовым.  Выполняя поручение проанализировать состояние сохранности скульптур сада и определить задачи реставрации скульптурной коллекции, он демонстрировал исключительно оригинальную позицию. Полный список мраморных  памятников  сада насчитывает 101 скульптуру.  Содержание документа производит сложное впечатление и даже вызывает недоумение, которое невозможно простить скульптору Чижову. Как « негодные к реставрированию, отмечены 32 скульптуры. Из них две – охарактеризованы как разбитые т уже убранные,- статуя мужская, полудрапированная, поющая и статуя женская с кувшином и дельфином. Ещё одна, небольшая фигура Плиния, сначала имевшая пометку «негодной к реставрированию», удостоилась нового заключения Чижова: « Означенная фигура, как древнее произведение, по моему мнению, должна быть передана в Императорский Эрмитаж». В последующей переписке по данному вопросу можно найти подтверждение того, что передача состоялась и  Плиний больше не находится в Летнем саду. Главная же идея документа состоит в следующем: « 20 статуй и 48 бюстов  могли бы быть оставлены в саду  по их реставрации, которая обойдётся полагая по 200 рублей за статую и до 100 рублей за бюст... а 27 статуй и 5 бюстов, пришедших в совершенную негодность, следовало бы из сада убрать». Вот некоторые произведения из этого впечатляющего списка:   «Сивилла  Дельфийская». «Сивилла Ливийская», «Сивилла Европейская», «Истина», «Беллона», «Ночь», «Архитектура», «Навигация», «Правосудие», «Нереида», «Аврора», «Полдень», «Искренность» «Сладострастие», «Закат», обе скульптурные группы «Похищение сабинянки», а также ряд скульптурных бюстов, названия которых не всегда совпадают с современными вариантами.[58] Такое предложение почти наполовину могло бы сократить список знаменитых произведений скульптуры сада.

Отмеченное тяжёлое состояние мрамора, не так удивительно, как поразительна реакция на это некоторых официальных лиц, имевших отношение к хозяйству Летнего сада. Полковник К. А. Гернет пошёл дальше и предложил уничтожить «негодные к реставрированию» статуи.  Однако, на  письменно выраженное радикальное мнение полковника  последовала твёрдая резолюция министра Императорского Двора графа И. И. Воронцова – Дашкова: « Оставить в том же виде...» [59] Таким образом, нынешним составом  коллекции мы обязаны  просвещённому человеку графу Воронцову – Дашкову.

Бумаги доподлинно говорят лишь о том, что на 1888 год в ведомстве Императорского Двора испрашивается кредит на сумму в 9000 рублей на реставрацию и перестановку статуй. Признано также необходимым укрепить постаменты под скульптурами, пострадавшими от морозов. На эту работу рекомендуются академики фон Бок и Лаверецкий.[60] В 1899 году был объявлен конкурс на получение реставрационного заказа по скульптуре сада. В документах отмечалось, что « изваяния подверглись порче вследствие выветривания мрамора на открытом воздухе, отсутствии ежегодной умелой чистки, а также механических повреждений. Это придаёт статуям запущенный, полуразрушенный вид, вызывающий вместо художественного наслаждения чувство стыда и отвращения, в то время как реставрирование вернёт  им прежнюю художественную ценность и снова сделает их истинным украшением лучшего из петербургских садов».[61]

Дальнейшая реставрационная эпопея мраморной скульптуры Летнего сада относится к XX столетию и не входит в рамки настоящего исследования.

 Примечания